Отношения печорина и веры, Uudelleenohjausilmoitus
Противопоставление Печорина и Грушницкого — это противопоставление истинного и ложного; Грушницкий воплощает мир, против которого восстает Печорин. В письме к жене, императрице Александре Федоровне год , Николай Первый назвал характер Печорина «презренным» и утверждал, что «даже лучшие, на первый взгляд, его поступки проистекают из отвратительных и фальшивых побуждений». Я помню, одна меня полюбила за то, что я любил другую», — Он неизбежно несет в своих поступках противоположность собственным потенциям.
Согласитесь, в обеих цитатах мы не видим человека надежного, мужчины, исполненного спокойной силы, у которого можно искать защиты. Полагаю, что не только на охоте, но и в бою он был храбр, впадая все в тот же адреналиновый азарт и легко рискуя собой.
Ну и что? В письме к жене, императрице Александре Федоровне год , Николай Первый назвал характер Печорина «презренным» и утверждал, что «даже лучшие, на первый взгляд, его поступки проистекают из отвратительных и фальшивых побуждений».
Почему мы именно в Печорине готовы искать сложность, но воспринимаем как должное, что, к примеру, Швабрин из «Капитанской дочки» или Лужин из «Преступления и наказания» — абсолютные злодеи? Думается, дело в том, что, во-первых, мы поддаемся манипуляции со стороны Печорина — так же, как княжна Мери, Бэла, Вера, Максим Максимыч, офицеры и «бледные москвичи», которых Печорин остроумными рассказами и даровым шампанским отвлекал от ухаживаний за княжной. Мы сейчас живем в мире многочисленных и многообразных манипуляций, и тем более интересно наблюдать за ними в целях безопасности в первую очередь!
Во-вторых, Лермонтов подарил Печорину свой сказочно прекрасный слог, тонкость психологического анализа и умение чувствовать и описывать красоту природы. Но Печорин ни в коей мере не автопортрет Лермонтова! Не надо их отождествлять и подсвечивать Печорина обаянием лермонтовского таланта, его творческой силой. А в-третьих, мы чувствуем, что этот роман нельзя отнести к тем произведениям, которые мажут всё черной краской, и начинаем искать игру оттенков в самом Печорине.
Но дело в том, что свет исходит кроме ошеломляющих описаний природы Кавказа не от Печорина, а от Максим Максимыча. Вот он — воин-храбрец, человек долга, тот, кто умеет любить, жалеть и сочувствовать.
Вернемся к отзыву императора Николая Первого. Он называет характер Максим Максимыча «благородным и простым» и сожалеет, что этот персонаж, прототипов которого много, не стал главным героем, а появился в романе только как «надежда». Николай Павлович имел в виду, то, что он надеялся увидеть именно Максим Максимыча главным героем, но это слово «надежда» очень удачно передает его роль в романе.
В нем, в его противостоянии Печорину надежда наша, как в Татьяне, противостоящей Онегину, как в Гриневе, противостоящем Швабрину. Коснемся внешнего лоска Печорина. В этом он вполне соответствует весьма многочисленной группе современных людей, которые научились удивительно сочетать равнодушие ко злу, попустительство ему с внешней благопристойностью или соответствием правилам определенного круга. Человек, к примеру, совершил предательство.
Если он выглядит так, как принято в его субкультуре, ему это предательство простят легче, чем если он покажется смешным, странным, «не нашим».
Человек, объявивший свободой свободу от любых нравственных ограничений, скован при этом жуткой тревогой о том, какое он производит впечатление. Печорин испытывает к Грушницкому тяжелую, совсем не безобидную неприязнь. Он пишет об этом в своем журнале: «Я его не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать». А почему? А потому что он видит в нем пародию на самого себя.
Печорин пишет, что Грушницкий относится к тому типу людей, наслаждение которых — производить впечатление. Печорин так же любит производить эффект, только проявляет при этом больше мастерства и менее простодушен. Достаточно вспомнить, как он добивался любви похищенной им Бэлы.
Когда не подействовали подарки, он разыграл, как уходит от нее в поисках «пули или шашки». Можно вспомнить многие эпизоды расчетливой игры с княжной Мери, которой он начал добиваться, как сам в этом признается, «из зависти к Грушницкому».
В манерах Печорина ежеминутно сквозит высокомерие. Высокомерие не требует повода, можно считать себя выше других в силу дворянского происхождения, ослепительно чистого белья и чего угодно: от музыкальных предпочтений до принадлежности к стае бандитов. Печорин рассказывает в своем журнале, как на балу он «стоял сзади толстой дамы, осененной розовыми перьями».
Он описывает, какая у нее негладкая кожа, бородавку, прикрытую ожерельем. Печорин не замечает, что он при всем своем лоске смотрит и думает, как злая завистливая тетка, пребывающая в вечном соперничестве со всеми.
Чувство превосходства, спесь, высокомерие напомним, что повод не нужен — основа поступков очень страшных. Мы сравнивали Печорина с Грушницким? Сравним теперь с доктором Вернером. У них обоих злой язык, и это сближает их и во многом питает их беседы. Печорин пишет о докторе: «Под вывескою его эпиграммы не один добряк прослыл пошлым дураком». За высокомерной ироничностью всегда стоит желание использовать другого как постамент для памятника самому себе.
Но доктор Вернер ужасается убийству Грушницкого и пишет в записке Печорину: «Спите спокойно, если можете». Перед дуэлью Печорин случайно узнал, что секунданты Грушницкого не зарядят пистолет Печорина.
Разоблачение сговора было бы достаточным наказанием его сопернику, но Печорин поступил иначе. Он рискнул бросить жребий и дал выстрелить Грушницкому. Тот умышленно не попал по безоружному. А уж потом Печорин потребовал зарядить свой пистолет. Почему не сразу? Печорин объясняет это сам: «Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала.
Кто не заключал таких условий со своей совестью? Печорин жесток и лишен великодушия. Вчитаемся в это слово. У него нет великой души, которой хватило бы на милосердие даже к врагу, тем более уже разоблаченному и опозоренному. Он опять оказывается мелок. Печорин — причина смерти Грушницкого, Бэлы, очевидно, Азамата, который с его подачи стал дважды преступником: украл коня и сестру и, не имея возможности вернуться домой, «вероятно, сложил голову где-то за Тереком». Печорин — причина смерти отца Бэлы, которого убил Казбич.
Напомню эту историю отдельно: по наущению и при помощи Печорина Азамат, брат Бэлы, украл коня Казбича, который был его спасителем и другом. Заподозрив, что отец Азамата причастен к краже коня, Казбич убил его, когда тот возвращался с очередных безуспешных поисков дочери и сына А каково было Вере, ее мужу, княжне Мери, ее матери, Казбичу?
Горькая обида Максим Максимыча — это уже почти пустяк на фоне остального. Печорин уверен, что все люди существуют для того, чтобы ему не было скучно. Все в мире должно быть так, как он хочет. В минуту, когда он теряет Веру, она «стала ему дороже жизни, чести, счастья». Характерный эпизод: Максим Максимыч укоряет Печорина за похищение Бэлы, он отвечает просто потрясающе, совершенно за пределами какой-либо ответственности: «Да когда она мне нравится?
Печорин делит людей на собственно людей и «дикарей» и делает себе из этого оправдание — в тех случаях, когда снисходит до оправдания: «Если отдадим дочь этому дикарю Печорин говорит об отце Бэлы , он ее зарежет или продаст». Как знакомо! Печорин при помощи клеветы создает образ людей, которые не вполне люди.
Печорин выжжен изнутри совершенно. И когда он говорит Максим Максимычу, что едет в Персию в надежде умереть по дороге, это чистая правда, а вовсе не «новая попытка найти пищу для души», как об этом пишет учебник.
Не случайно в романе «Герой нашего времени» есть повесть «Фаталист». Тем, кто хочет устраниться от ответственности, удобно свалить все на неумолимый рок, фатум. Эта вера древних греков и римлян, может, и утешает тех, кто с совестью не в ладах, но чрезвычайно безотрадна, так как обрекает человека на предопределенность: его поступки ни на что не влияют. И занятно, как Печорин и не только он, и не только в XIX веке сочетает абсолютную вседозволенность с абсолютным отказом от настоящей свободы.
В самой загадочной части «Тамань» Печорин попадает в логово контрабандистов, и там с ним обходятся так, как он всю жизнь обходился с другими: его пытаются убить, чтобы он не донес. И именно для того, чтобы выманить на берег и утопить, Ундина расчетливо пытается влюбить в себя Печорина, как он расчетливо влюблял в себя княжну Мери, не для убийства, правда, а просто для жестокого развлечения и ширмы отношений с настоящей любовницей Верой.
Действие «Княжны Мери» развивается, собственно, по одной главной линии, содержание которой составляет развитие отношений Печорина и Мери и которая тесно переплетена с историей конфликта между Печориным и Грушницким. Однако наряду с этим основным и в сущности всеисчерпывающим руслом действия в повести существует второстепенная, слабо выраженная, как бы рудиментарная сюжетная линия: Печорин — Вера.
Она действительно и является отмирающим, отодвинутым к периферии рудиментом того, что когда-то в «Княгине Лиговской» занимало центральное место: здесь вновь воспроизводится, но на более позднем этапе отношений, история любви Печорина и Веры. Собственно, любовный элемент повести и заключен именно здесь, где Печорин отдается любовным отношениям всерьез насколько это для него возможно , а не имитирует их для властолюбивой игры чужой душой.
Такой игре, вернее жестокой, хищнической охоте на человека, посвящена первая из названных сюжетных линий: Печорин — Мери, повторяющая в основном историю Печорина и Негуровой. Интересна, однако, не просто близость сюжета «Княжны Мери» к одному из эпизодов «Княгини Лиговской», а изменение роли событий в каждом из романов. Линия Печорин — Мери дает наибольший материал для обвинения героя.
И как раз она, когда-то выполнявшая в виде истории Негуровой эпизодическую роль в «Княгине Лиговской», здесь выдвинута Лермонтовым на первый план. Линии Веры и Негуровой таким образом переместились. Отрицательный акцент в освещении образа Печорина возрос.
Композиция образов «Княжны Мери» строго подчинена главной задаче: раскрыть образ центрального героя — Печорина. Все более или менее заметные в повести персонажи: Мери, Вера, Грушницкий, Вернер — введены сюда лишь в определенном отношении к Печорину. Одни из них нужны как контраст к Печорину, позволяющий более резко выступить своеобразным индивидуальным чертам характера. Другие оттеняют его некоторыми сходными, родственными ему чертами, которые, однако, у Печорина достигают большей глубины и силы.
И этим опять подчеркивается своеобразие и незаурядность характера его крупной личности. Контрастную фигуру к Печорину представляет Грушницкий, несмотря на некоторые элементы чисто внешнего подражательного подобия. Наоборот, Вернер является действительно родственным Печорину персонажем, притом беседы с Вернером дают возможность проявиться таким качествам Печорина, которые не всегда могут обнаруживаться в обществе людей чуждого ему склада или неравных ему по своему развитию.
Но в то же время Вернер и контрастирует с Печориным. Женственные фигуры Мери и Веры не могут быть ни равноценным контрастом, ни таким же подобием к ярко-волевой властной личности Печорина.
Но тем не менее каждая из них оттеняет в печоринском образе те или иные стороны, которые вне столкновения с женскими образами остались бы нераскрытыми или раскрытыми бледно. Наконец, все образы романа втянуты в орбиту действий Печорина, обращены к образу главного героя, то отталкиваясь, то вторя ему, — так, композиция образов в «Княжне Мери» имеет отчетливо централизованный характер.
Центральное положение Печорина сказывается не только в статической планировке образов, но и в их динамике, в движении сюжета повести. Роль Печорина здесь совершенно подобна той, которую играл он в сюжете «Княгини Лиговской»: он — бродило, фермент, неутомимо рождающий вокруг себя беспокойство и события, причем большей частью он — причина меняющихся ситуаций не только в силу своих желаний, непроизвольных страстей и влечений, как всякая яркая личность, которая влияет на окружающее уже самим фактом своего существования; Печорин, кроме того, и сознательный организатор событий, действующий рассчитанно и целеустремленно, используя как педали для развития действия то те, то другие слабости, иллюзии, тайные движения сердца у других людей, которых он знает так же безукоризненно, как виртуоз свой инструмент.
В особенности это заметно в развитии действия по линии Мери и Грушницкого в истории отношений с Верой заметная роль двигателя событий отдана активной силе чувства любящей женщины: таковы, например, настояния Веры на посещении Печориным Лиговских, ее требование о переезде Печорина вслед за нею в Кисловодск, где разыгралось затем столько решающих событий, ее признание мужу, повлекшее их отъезд и разрыв с Печориным.
В сущности, если можно так выразиться, весь роман Мери от начала и до конца создан не Лермонтовым если под этим разуметь «естественное», самопроизвольное течение событий , но предначертан, организован и разыгран самим Печориным.
Это не исключает, впрочем, и его непосредственного увлечения порой своим созданием, когда кажется, что вот-вот он выпустит из своих рук регулятор событий и они потекут вольно, повинуясь не воле одного из участников, а развитию самих страстей, вовлекающих и его в свое стихийное теченье.
Случайные стеченья обстоятельств Печорин рассматривает как ниспосланное ему судьбою средство против скуки, как завязку пьесы, развязку которой предопределит он сам. Вот Вернер передает ему разговор о Грушницком с княжной, уверенной, что Грушницкий разжалован в солдаты за дуэль:.
Явно судьба заботится о том, чтобы мне не было скучно» И дальше начинается тонкая, зорко-настороженная, внимательная игра, где все участники, кроме одного, не подозревают, что являются только марионетками в руках этого одного.
Сюжет «Княжны Мери» развивается в непрерывных скрытых или явных конфликтах, отражая характер главного героя. Печорин не только активен и агрессивен сам, он обостряет активность в своих партнерах. Отношения с Мери он сразу открывает несколькими дерзкими выходками: переманивает на бульваре из ее окружения чуть не всех поклонников своими остротами; перекупает в магазине Челахова понравившийся ей ковер и приказывает провести под ее окнами своего коня, покрытого этим ковром; дерзкой фразой «успокаивает» испуг Мери, принявшей его на загородной прогулке за черкеса.
Своим раздражающе необычным поведением он достигает двух целей сразу: моментально выделяется из толпы поставщиков комплиментов и разжигает атмосферу борьбы. Уже после второй своей выходки он замечает: «Княжна хочет проповедывать против меня ополчение» На агрессию Печорина активностью отвечают и его партнеры; так определяется основной метод развития сюжета в «Княжне Мери»: поединки характеров что имело место еще в «Княгине Лиговской»; здесь это стало ведущей формой перехода от одной ситуации к другой.
С поединка начинаются отношения Мери и Печорина, и чем, как не поединком, является их последняя встреча. Первая встреча Печорина с Грушницким завершается нарочитой словесной дуэлью «Я лгал; но мне хотелось его побесить», — , а последняя их встреча — настоящая дуэль.
Не что иное, как поединок, наконец, разыгрывается между целыми сюжетными разветвлениями: между линиями Печорин — Мери и Печорин — Грушницкий; нарастающий crescendo роман между Мери и Печориным отбрасывает в обратную сторону падающие diminuendo приятельские отношения Печорина и Грушницкого и одновременно вызывает обострение вражды, пока полнота «успеха» Печорина у княжны не приводит к трагической развязке этой вражды, к реальному поединку.
На соотношении их с образом Печорина вскрываются как типические черты «героя нашего времени», так и проблематика романа. Начнем с глубоко значительного для романа противопоставления Печорина и собирательного образа дворянского общества, — или еще глубже: с противоречия между Печориным и всем отживающим, но еще живым общественным порядком. Никого не только превосходящего, но даже и равного Печорину не в состоянии дать современное дворянское общество в изображении Лермонтова.
И лучшее, что оно может выдвинуть, поворачивается против него самого. Такое общество не может не быть осуждено историей. Из самого себя оно порождает собственное отрицание.
Во взаимоотношениях Печорина и дворянской среды Лермонтов запечатлел определенный исторический момент, момент ломки, разложения дворянско-крепостнического общества и ухода от него лучших людей класса. Печорин — носитель тенденций, противостоящих старому феодально-крепостническому миру. Лермонтов дает своего Печорина с совершенно определенным паспортом времени и среды, с целым рядом конкретных бытовых «примет», в естественном бытовом окружении, как полнокровно-реалистическую фигуру, обладающую всем реально-историческим правдоподобием.
Офицер из аристократической семьи, с хорошим состоянием, проведший молодость в ветреных светских наслаждениях, переведенный на Кавказ, видимо за дуэль, и надолго задержавшийся с производством в чины 33 , Печорин один из тех, кто был характерен для николаевского царствования как «неуживчивый», опальный элемент, пред которым открывалась хорошо укатанная дорога в кавказскую ссылку. В этой части его биография — биография многих.
В ее внешние рамки, с небольшими вариациями, укладывается и судьба политически «неблагонадежных», прикосновенных к декабристскому движению, и судьба всяких непокорствующих, буянов и бреттеров вроде Руфина Дорохова или Н.
Колюбакина, одного из предполагаемых прототипов Грушницкого. Бытовая конкретность биографии Печорина не суживает, однако, типической широты его образа, но дает ему реальную опору в самой действительности.
В этой фигуре, уложенной в замкнутые рамки определенной бытовой биографии, Лермонтов дает отражение наиболее общих основных особенностей своего времени, коренящихся в процессах разложения целой общественно-экономической формации. Он — начало, противостоящее инерции общепринятых взглядов, косности предрассудков, традиционности поведения, начало, разрушающее неподвижность и рутину.
В его дневниковых записях нет прямых «программных» выступлений по конкретным социально-политическим вопросам, но его саркастические насмешки по адресу среды, его обвинения общества в трагически изломанной своей судьбе и даже самая его скука, — все это выражения протеста против сложившегося строя жизни, а сам Печорин — протестант, бунтарь.
Он — частица разлагающей критической силы истории и сам — продукт начавшейся подспудной «критики» истории, обращенной как против оцепенения последекабрьских лет, так и против пут феодально-крепостнических отношений вообще. Печорины — одиночки, теряющие связь с породившей их социальной почвой, — результат распада старых отношений. Личность Печорина, его судьба, его взгляды и поступки — свидетельство неблагополучия в среде класса, господствующего при данном общественном порядке.
То, что Печорин отходит от своего класса, чувствуется даже в его биографии, которая отклоняется от нормальной жизненной колеи, «положенной» человеку из верхушки господствующего класса. В чем же, в таком случае, дело? Наделавшая шум «история» — причина кавказской ссылки, осложнения в военной карьере, скитания, отчужденность от общества, где у него нет ни друзей, ни даже приятелей — внешние показатели несовпадения Печорина со средой.
Человек аристократического круга, он вовсе не стремится заводить или поддерживать связи именно в этой среде. Характерно, что обычному трафаретному светскому обществу он предпочитает «странных» людей. Единственным своим приятелем он избрал доктора Вернера, который, подобно Печорину, поражает «странным сплетением противоположных наклонностей» и является образчиком свободного отношения к ходячим мнениям. Печорин не верит ни в какие человеческие связи в окружающем обществе и не добивается их.
Что такое для него общество? В самом деле, что общего у Печорина с этим обществом «натянутых гвардейцев», безликих «хромых старичков», «блестящих адъютантов, бледных москвичей», — обожателей Мери, ходящих за нею толпами, с неизбежными комплиментами наготове?
Что делать ему в гостиной, где надо обмениваться притворными любезностями, восхищаться неумелым пеньем Мери или слушать «соблазнительные анекдоты», которыми любит щекотать себя ее маменька, когда дочки нет в комнате?
Печорин в совершенстве владеет искусством светского поведения и, когда нужно, он не преминет ответить на любезность одной из тех фраз, «которые у всякого должны быть заготовлены на подобный случай» Но даже и здесь он не похож на обычного светского кавалера. Его отличает от других находчивость, решительность, например «спасение» им Мери от скандала на балу , блеск ума, необычность мнений.
Из-под непременной почтительно-любезной и непринужденно-живой формы светского диалога у него сквозит и порой прорывается желчная злость, презрение к окружающему, меткость наблюдений, «охлажденность» взглядов.
В результате его разговора непременно кто-нибудь развенчан или низложена какая-нибудь иллюзия. Общепринятое в гостиных «невинное» злословие в его устах приобретает опасные формы, отражая его тяжелую ненависть и отвращение к своему окруженью. Его остроумие не забавляет, а пугает: «Вы опасный человек, — говорит ему Мери, — я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок Выполняя неизбежный светский этикет, поскольку приходится бывать в гостиных, Печорин глубоко презирает этих поклонников московской княжны, для которых желание выпить шампанского, предложенного Печориным, сильнее «магнетических глазок» Мери, этих аристократов и адъютантов, способных оставить женщину без помощи на грани обморока и спрятаться в толпе из боязни впутаться в историю.
Об отношении Печорина к тем, кто «светом» не является, но завистливо и подражательно тянется к свету, нечего и говорить Степные помещики, одержимые матримониальными планами ради своих дочек и потому испытывающие «нежное» любопытство к петербургского покроя «сертукам», но с негодованием отворачивающиеся от армейских эполет, провинциальные франты, которые «исповедывают глубокое презрение к провинцияльным домам и вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают» , «толстые дамы», кипящие ревнивой завистью и злобой к бедной Мери, пьяные краснорожие господа, драгунские капитаны, падкие на всякую пакость, — воя эта человеческая пыль заслуживает еще большего презрения, чем те, кому они подражают: их интересы так же ничтожны — одно лишь мелочное самолюбие, — но им не хватает даже внешней культуры первых.
Значит ли это, что Печорин питает к ним пренебреженье аристократа? Только в одном смысле — в смысле аристократизма индивидуального духовного превосходства. Это то же презрение, которое он питает и к людям своего круга, осложненное разве только неприязнью к отсутствию всякой культуры внешнего поведения. Печорин — аристократ по рожденью, но у него нет гордости родовым именем или принадлежностью к высшему свету, ему чужд всякий пиетет к принципу аристократии — к социально привилегированному положению в обществе.
Аристократизм для него, судя по его отношению к аристократам, — такая же уязвимая, доступная насмешке вещь, как и все другое. То, в чем Печорин действительно «аристократ», — это его обособленность от толпы, будет ли она титулованной и родовитой, или совсем непривилегированной. Но это аристократизм, вытекающий не из чванства социальной исключительностью, a из сознания индивидуального превосходства.
Едва ли общество из гостиной Лиговских для него занимательнее, чем встречи с такими цельными, своеобразными и далекими от цивилизации людьми, как Бэла, Казбич, «ундина» из «Тамани», занявшими — пусть ненадолго — его внимание, воображение, даже чувство.
Печорин не стопроцентный аристократ, аристократ до мозга костей, каким иногда его пытались изобразить, но, напротив, человек, ставший на путь откола от своей социальной среды. Для его судьбы и жизненного положения характерно расхождение между тем, что он представляет собою по признакам формальным, и тем, что он есть на самом деле, то есть расхождение между социальной формой его существования и подлинным содержанием его личности: внешне — богатый аристократ, офицер, представитель высшего света; на деле — беспокойный, отчужденный от всех одиночка, с не вполне «нормальной» жизненной карьерой, презирающий свет и его духовный обиход, хотя внешне соблюдающий его «правила».
Но противоречие между Печориным и дворянским обществом не исчерпывается особенностями внешнего поведения и положения Печорина: глубина его делается очевидной лишь при всесторонней характеристике личности, взглядов, стремлений героя.
Внутренний мир, представления Печорина не совпадают с представлениями и мнениями окружающих его людей. Наоборот, сознание Печорина, свободное от власти всяческих фетишей и догм, подвергающее холодному анализу разума все, что попадает в поле зрения, является тем, что разлагает предрассудки, верования, общепринятые мнения среды.
Он отрицает дружбу, потому что в дружбе всегда один — раб другого: « Он не верит в любовь как осознанное предпочтение личности одного всем другим и готов свести иррациональные ее причины к простому физическому прикосновению « Свои собственные заветные переживания, свои исступленные рыданья на мокрой степной траве после безуспешных попыток догнать Веру внезапным трезвым поворотом мысли он объясняет совершенно прозаически и материалистически: бессонницей, расстроенными нервами и Он зло издевается над ложью поэтов, уверяющих в «ангельском» естестве женщин, и над теми, кто этому наивно поверил, « Я помню, одна меня полюбила за то, что я любил другую», — Великолепное знание людей позволяет ему незамедлительно расшифровывать их подлинное содержание, не обращая никакого внимания на взятые напрокат внешние личины.
Так, он быстро понял Грушницкого и этим заслужил его нелюбовь. Полное отсутствие какого бы то ни было преклонения пред внешним положением человека в обществе делает зрение Печорина зорким и трезвым; так, в важной московской аристократке, пред которой все заискивают, он видит только толстую женщину, которая «потеет» в ванне по утрам и любит неприличные анекдоты.
Само светское общество для него — скопище глупцов и лицемеров. Скептические оценки мотивов человеческого поведения, уничтожение фальшивого ореола вокруг «священных чувств» любви и дружбы, какими они оказываются в обществе, ниспроверженье светских авторитетов и авторитета самого общества, посягательство на этические нормы, разоблаченье бессмыслицы и пустоты жизни, пессимизм в вопросе о смысле жизни — все это настоящий поход против искусственных или бессознательных иллюзий, против стыдливого вуалирования подлинного лица действительности.
Ядовито-иронические суждения Печорина не касаются непосредственно социальных и политических проблем в собственном смысле слова, но разрушительный результат их несомненен. Важно при этом не столько содержание отдельных замечаний, зачастую направленных против незначительных объектов, сколько общий безбоязненно-критический характер печоринской мысли, как будто предвозвещающий «нигилиста»-демократа х годов. Но нигилист-шестидесятник будет выступать как представитель оформившегося, широкого демократического движения, в печоринской же критике отразился лишь начавшийся отрыв личности от социальной почвы господствующего класса.
Здесь отчетливо сказывается высвобождение критической мысли индивидуума из-под гнета традиционных, предвзятых, догматически навязанных истин, но еще нет новой социальной основы. Однако если скептическое мировоззрение, исключающее какие-либо положительные истины, и является острым оружием для критики предрассудков и сокрушения иллюзий, то оно бессильно в постижении новых истин, ибо отказ от объективной истины и, следовательно, релятивизм является его обязательной чертой.
Лермонтов весьма последовательно изображает, как оба приятеля в разгаре отвлеченных споров вдруг начинают хохотать, заметив, что эти споры — только взаимное обморачиванье, так как « Собственно, практическим выводом из последовательного скептицизма должно быть равнодушие, так как нельзя быть ни в чем убежденным. Логически вполне законно скептику заявлять, как делает это Печорин от лица своего и Вернера: «Мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя» Но это мертвое, холодное, бездейственное мировоззрение не покрывает собою всего содержания внутреннего мира Печорина и не может удовлетворить его активную натуру.
Совершенно так же, хоть и по другим причинам, не остается последовательным скептик Вернер. Оба они, оставаясь скептиками во всем, что входит в сферу практики окружающей среды, оставляют, в противоречии с собственными взглядами, недосягаемым для скептицизма нечто, возвышающееся над понятиями и жизнью среды.
Это «нечто» для Вернера заключено в области этической, в непосредственных проявлениях гуманности, в «добрых» движениях души; для Печорина — в сфере осмысленного действия и великих целей человеческой деятельности.
Таким образом, у обоих скептицизм фактически направлен против архаического мусора истории, но оставляет место и для каких-то положительных утверждающих тенденций. Тот же Вернер, якобы не имеющий ни одного положительного убеждения, «с ужасом отвернулся» от Печорина после убийства Грушницкого на дуэли и при встрече не протянул ему руки. Но Печорин говорит: «Если б я показал ему малейшее на это желание, то он бросился бы мне на шею» В обоих случаях холодный скептицизм убеждений, не признающий ни человечности, ни дружбы, борется с гуманистическими чувствами, с непосредственными движениями натуры.
Между убеждениями Вернера и его поведением — разрыв. Он обрисован Лермонтовым как человек, недостаточно последовательный и сильный, чтобы остаться верным своему безотрадному мировоззрению и в поступках. Его скептицизм остается только теоретическим убеждением, не выдерживая прикосновения практики.
Не то — Печорин.
Слабость и непоследовательность Вернера только ярче оттеняют непреклонность воли этого сильного человека. Его скептицизм — это отрицание; Печорин не только отрицает понятия и отношения окружающего общества теоретически, но и нарушает их в своей практике.
Скептические взгляды Печорина вовсе не являются философией равнодушного созерцания хоть он и декларирует свое равнодушие ко всему, кроме самого себя , но, наоборот, претворяются в действие и становятся орудием прямой войны с окаменелостью традиций. Поведение Печорина в истории с Мери и отчасти с Грушницким есть практическое следствие его скептицизма в области этики. Этот человек смеет быть последовательным, если он в чем-либо убежден.
Он смеет в отличие от Вернера взять на себя ответственность за «дурные стороны поступка», если видит невозможность другого исхода. Само исключительное его знание людей, их слабостей и иллюзий — для него только предпосылка управления человеческими поступками, в отличие от Вернера, который «изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никода не умел он воспользоваться своим знанием» Бездейственность вернеровского скептицизма подчеркивает собою активность Печорина и отсутствие у него разлада между взглядами и делом.
Но свойственные ему противоречия иные, чем у Вернера. Если во взглядах Вернера Лермонтов не обнаруживает ничего, кроме скептицизма гуманистические отступления от него — это лишь плод непроизвольных внушений сердца , то у Печорина внутри самого мировоззрения существует противоречие. В системе взглядов Печорина остается место для таких понятий, как человеческое «назначение высокое», как «благородство» стремлений, «великие цели и благо человечества».
Как и все другие, эти понятия не остаются для Печорина мертвыми, бездейственными абстракциями, но требуют воплощения. Стремление к действию — замечательная черта Печорина как человека выдающегося, ярко выступала уже в предыдущих новеллах.
Но там она была показана почти исключительно извне, в своем прямом проявлении, и обнаруживалась только из событий, где Печорин играл доминирующую роль. В «Княжне Мери» активность Печорина раскрыта, кроме того, и изнутри как ненасытная, неукротимая, коренная потребность могучей натуры.
Действие для него — это не педантическое приложение своих взглядов к практике, присущее холодно-волевым рассудочным характерам, поступки — это не только логические выводы из убеждений. В действии он ищет и захватывающей все существо полноты наслаждения ощущением жизни и своей личности, своей силы. Для него в действии важен не только результат, но и самый процесс преодоления препятствий, вызывающий наружу все потенции личности и создающий интерес к жизни, который изгоняет томление скуки.
Недаром он говорит Грушницкому: «Желать и — понимаю, а кто ж надеется? Курсив мой. Воля Печорина — это страстная активность, и высший тип действия для него — борьба.
Он ищет того неопределенного, хотя и сильного наслаждения, которое «встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою Отсюда и его «врожденная страсть противоречить» и его «любовь» к врагам.
Это последнее признание необыкновенно ярко рисует неиссякаемую воинствующую активность характера Печорина и показывает борьбу и преодоление как высшее для него наслаждение жизнью: «.. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда на страже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерение, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание из хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью» Для Печорина же понятие цели действия играет чрезвычайно важную роль.
Все те полные неопределенного, но прекрасного, высокого содержания абстракции, о которых он упоминает в своем дневнике: благородство стремлений, высокое назначение человека, великие цели — для него должны слиться с жизнью, наполнить ее собою. В его представлении они — стимулы человеческих действий, придающие жизни смысл. Понятие цели, объективного смысла поступков имеет громадное решающее значение для этой неутомимо активной натуры, вступая в противоречие с нивелирующим все ценности скептицизмом.
Для Печорина отсутствие цели обесценивает самое действие и лишает жизнь полноты. Еще из его «исповеди» Максиму Максимычу в «Бэле» мы знаем о многих и тщетных попытках его найти смысл и полноту жизни то в наслаждении, то в любви, то в науке, то в игре со смертью. Окидывая взглядом прошедшее накануне опасной дуэли, он приходит к выводу, что вся его бурная, полная событий жизнь прошла даром, растрачена попусту.
Отсутствие цели лишило цены самое действие и опустошило человека, который в бессмыслице страстей «утратил навеки пыл благородных стремлений, — лучший цвет жизни» Положительные стремления Печорина при всей действенности его натуры остаются невоплощенными.
Разлад между взглядами и практикой, имеющий место у Вернера, неожиданно оказывается присущим и волевому Печорину, у которого, как отмечалось выше, между словами и делами расстояния нет. Это и остается справедливым, но только относительно убеждений и поступков Печорина, носящих отрицательный характер.
Он выступает как «злая», «демоническая», разрушающая и «наказующая» сила. Сам Печорин вполне дает себе в этом отчет: «Сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудье казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаленья И его тяготит эта роль. Накануне бала в собрании, который должен был доставить решительную победу ему и поражение Грушницкому в истории с Мери, Печорин грустно размышляет: «Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле — разрушать чужие надежды?
С тех пор, как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя» Как сила творческая, созидающая новое, воплощающая положительные идеалы, Печорин бессилен и бездеятелен. Здесь у него такой же разрыв между взглядами и практикой, как у Вернера.
Однако и в этом отношении между Печориным и Вернером есть существенное различие. Вернер сам отступает от своих взглядов на практике под влиянием непосредственного чувства; у него расхождение между взглядами и жизнью — результат его личной слабости характера или непоследовательности мысли. Современное Печорину дворянское общество не в состоянии дать человеческой активности направления, отвечающего великим объективным целям. Они давали себя чувствовать настолько, чтобы внушить ненависть и отвращение к старому, насытить неукротимой жаждой борьбы, внушить стремления к иным принципам жизни.
Но реальные формы борьбы не сложились в окружающей действительности. Разрыв между стремлениями и действиями Печорина — результат не его личной слабости, а особенностей общественной обстановки. В невозможности воплотить свои стремления в жизнь проявляется не безволие Печорина, а трагизм его исторической судьбы. Порочностью феодально-крепостнической системы и незрелостью исторического момента он обречен либо на полную бездеятельность, либо на «пустое действие».
Проблема социальной детерминированности здесь поставлена как проблема об исторических пределах деятельности героя, которых обойти нельзя. Само общество здесь выступает уже не просто как данная конкретная среда, к которой принадлежит герой и в которой он в настоящий момент действует, но как определенный уклад общественной жизни в целом. Сознание зависимости человека от общества не обозначает, однако, и здесь у Лермонтова примиренности с обществом: как Лермонтов, так и сам Печорин, сознавая определяющее значение социальных условий деятельности, не снимают своего протеста.
Положительные стремления Печорина, как бы ни были они неопределенны и общи, дают ему гораздо более глубокие опорные точки для критики общественной жизни, чем скептицизм ср. Печорина из «Княгини Лиговской». Сделав своим исходным пунктом стремление к великой деятельности, он разоблачает современное общество за то, что оно не дает разумного выхода активности человека и тем самым калечит его. Потребность в действии — основная потребность нормальной личности, так как идеи требуют своего непременного воплощения и действие есть форма существования идеи.
Поэтому «гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением при сидячей жизни и скромном поведении умирает от апоплексического удара» Печорин обвиняет современный общественный уклад в том, что множество людей здесь, «начиная жизнь, думают кончить ее как Александр Великий или лорд Байрон, а между тем целый век остаются титулярными советниками Отсутствие идеалов и высоких стремлений в самой действительности уродует людей, делая их мелкими, злыми, жалкими; они «неспособны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного Но мечта, опережающая жизнь, оставляет после себя горький осадок и опустошенность, как только человек соприкоснется с реальной действительностью.
В этой напрасной борьбе я истощил и жар души и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скушно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге» Непомерно же развитая рефлексия расщепляет человеческое существо надвое, отделяя человека мыслящего от действующего и давая перевес первому.
Печорин признается Вернеру: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его» Усиленно рефлектирующее сознание делает внутреннюю жизнь интересной и богатой; так, диапазон печоринской рефлексии чрезвычайно широк, от наиболее общих вопросов о смысле жизни и назначении человека до мельчайших движений собственного сердца и перипетий всяческих взаимоотношений с окружающими людьми.
Но это не только не компенсирует отсутствия деятельности, а обостряет внутреннюю дисгармонию, раздвоенность личности, ведущую к параличу или атрофии определенных ее сторон, — сердца, воли. В обществе, лишенном глубоких, разумных целей деятельности, человек живет неполной жизнью и потому деградирует, делается «нравственным калекой» Неизменный атрибут всех лермонтовских героев — разочарованность — впервые получает через образ Печорина свою исчерпывающую и реальную мотивировку.
Раньше, в романтических произведениях, ее причины либо не расшифровывались вовсе, и ореол мрачной безнадежности, оставаясь неразгаданным, сообщал еще больше таинственного обаяния его героям, либо причиной разочарования выдвигался крах юношеских идеалов при соприкосновении с действительностью и несродство действительности с этими идеалами см.
Но это была мотивировка чисто романтическая, которая могла свидетельствовать и об отвлеченности, нежизненности самих идеалов героя. В «Княгине Лиговской» разочарование Печорина не только не объяснено, но даже прямо не названо, хоть оно и дает себя чувствовать в его холодном скептицизме, направленном в основном против света.
И только в «Княжне Мери» проблема разочарованности поставлена во всю ширь, являясь выводом из критики общественного уклада жизни. Причиной разочарования здесь выдвигается уже не гибель субъективных юношеских иллюзий и не какие-либо личные неудачи, а невозможность удовлетворить насущную потребность общественного человека — потребность в деятельности.
Разочарованность Печорина дополняет собою систему обвинений предъявленных обществу. Выступая обвинителем общества за ненормальную судьбу человека в нем, Печорин бьет уже не по отдельным частным его предрассудкам и смешным иллюзиям. Как человек, отстаивающий положительный идеал великой, осмысленной деятельности, он делает свою критику несравненно более содержательной, касается коренных условий жизни личности в обществе.
Само понятие общества при этом становится новым: зависимость героя от среды всюду, кроме «Героя нашего времени», дана в произведениях Лермонтова как зависимость его от качеств светского общества. Лишь в «Герое нашего времени» это уже черты «нашего времени», — строя общественных отношений в целом. В то же время — это обобщенная формулировка одного из коренных пороков угнетательского строя, — его античеловеческой сущности, его «противоестественности».
Такое общество опирается на подавление и уничтожение в человеке того, что делает его личностью в полном смысле слова. Идея личности остается доминирующей и у автора и у героя при критике современного дворянско-крепостнического общества. Здесь нет еще тех специфических обвинений обществу, которые диктуются положением угнетенного класса и выдвигаются его представителями.
Лермонтов и Печорин здесь совпадают. Различие между ними начинается там, где Лермонтов переходит к оценке деятельности самого Печорина. Действие, как показывает Лермонтов, составляет основной нерв натуры Печорина и главную, насущную потребность его. В предшествовавших новеллах «Бэла», «Тамань» Лермонтов показывает, как стремление к действию находит выход во всяческих «приключениях».
Тем разительнее встает здесь противоречие между внутренним стремлением и практическим его воплощением. Едва намеченное в других новеллах, здесь это противоречие составляет основной стержень содержания повести и дает материал не только для обвинения общественного уклада, но и самого героя. В «водяном обществе» таким образом представлены те в основном социальные группы, которые и являются типичной и постоянной средой для офицера и дворянина Печорина. Не случайные дорожные приключения, не временные эпизодические перепутья вроде горского аула или военной крепости являются основной жизненной ареной для героя, а именно эта обыденная среда.
Возможности для действия, открывающиеся в этом окружении, собственно и есть типические, наиболее вероятные, даже единственные для героя. Правда, Лермонтов нигде не использует еще одной возможности для своего героя — перенесения его в не менее типичную для дворянина и представляющую свои возможности деятельности обстановку усадьбы. Но это и понятно: «органическая», «положительная» деятельность в рамках существующего строя для неудовлетворенного мятущегося Печорина настолько очевидно невозможна, насколько дико было бы представить себе Печорина в виде заботливого хозяина «дворянского гнезда».
Возможности же безделья, предоставляемые усадьбой, мало отличаются от таковых же, предоставляемых городскими салонами, и во всяком случае ничего не меняют в существе проблемы.
Таким образом, светский и офицерско-дворянский круг вообще дают основные типические условия для решения вопроса о применении действенных сторон характера героя. Обстановка минеральных вод, нарисованная в «Княжне Мери», благодаря более смешанному составу общества и меньшему давлению условностей предоставляет этих возможностей, может быть, несколько больше, но тем не менее существенных изменений в постановку вопроса не вносит.
Из всех возможных для дворянина сфер деятельности Печорин связан, как известно, с профессией военною. Но еще из первой новеллы «Героя нашего времени» — «Бэлы» 34 известно, что тревоги и опасности военной жизни бессильны наполнить пустоту его жизни и что он мечтает об отставке.
Следовательно, дать пищу его жажде деятельности должна лишь та жизнь, которая лежит вне его профессии военного. Но что же это за жизнь? Приезжие франты исправно пьют у источников «кислосерную» воду, принимая академические позы; степные помещики мечтают выдать дочек замуж за петербургских гвардейцев; московские барыни по утрам потеют в ваннах, а вечерами устраивают приемы «избранному» обществу в своей гостиной, совсем как в Москве; их дочки собирают вокруг себя толпы поклонников, участвуют в обычных светских развлечениях: балах, верховых прогулках; жены местных властей — «хозяйки вод» — вербуют себе обожателей среди приезжих, сами местные власти — военные и штатские — выполняют положенные им обязанности.
Все идет налаженным, рутинным порядком, соответственно рангам и положению на общественной лестнице. Ничего выходящего из «нормы». Ни сильных страстей, ни смелых поступков, ни своеобразных характеров. Цели всех поступков заранее известны, — они узки, своекорыстны, продиктованы мелкой завистью, злобой, задетым грошовым самолюбием, как у той толстой дамы на балу, которая устроила пакость толкнувшей ее Мери, или у драгунского офицера, сующегося во все интриги против «петербургских слетков».
Эта среда дает куда меньше поводов и возможностей для прямого действия, для необычных поступков и событий, чем вольная, дикая среда самобытных людей, которых встречал Печорин в «Тамани» и встретит в «Бэле». В такой застойной, болотной среде, лишенной больших целей, скованной рутиной традиций, приличий, общественной иерархии, активность Печорина едва ли может проявиться в ярком действии, потому что оно требует смелости и способности к необычным поступкам не от него одного, а и от его «партнеров» и потому также, что яркое действие предполагает необычность, исключительность ситуаций, которые не свойственны обществу, живущему традиционно и безинициативно.
Так качества среды уже предопределяют возможный характер проявлений активности героя здесь: это преимущественно сфера внутреннего , психологического воздействия на окружающих, область скрытых от постороннего глаза драм, невидимых схваток характеров, тайного, «подводного» течения страстей, словом, — всего того, что по крайней мере до поры до времени может развиваться, не нарушая обычных внешних рамок жизни сложившегося, традиционного порядка поведения.
И дальше: «Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастье? Насыщенная гордость» Однако властное воздействие своей воли на других людей можно использовать совершенно различно: можно и поднять их до высокого подвига или довести до мелкого злобного поступка; можно ставить при этом и перед собою различные осмысленные цели или же просто наслаждаться бесцельной игрою на струнах чужой души.
Разрушительный скептицизм Печорина, его критика общества, как говорилось раньше, являются выражением его протеста против существующего уклада жизни и возвышают Печорина над окружающим. Но там был лишь «теоретический» протест, противопоставленность лишь взглядов и оценок Печорина современной действительности.
В истории с княжной Мери Печорин противостоит обществу уже практически, как злая разрушительная сила, покусившаяся на его моральные нормы. Роман Печорина с Мери является своеобразным проявлением войны против общества со стороны этого незаурядного человека, которому тесно и скучно в косных пределах сложившихся отношений.
