Любовь моисеевна старею текст, Любовь Моисеевна - старею | Текст песни
Николай Владимирович Подобедов был очень болен, у него было предынфарктное состояние, стенокардия. А ведь он там много сделал добра для заключенных. В конце августа два дня была у нас Татьяна Моисеевна, она все лето была в Эстонии у Лидии Мартыновны. Перспективы же были туманными.
Будет удача, будет и счастье. Слова эти написаны Андреем Михайловичем значительно позже, но восприятие жизни 12 как работы, а успеха — только как награды за нее, было у него смолоду. У друзей Лобанова — Абдулова, Астангова, Рапопорта накопился большой список ролей, сыгранных в спектаклях Шаляпинской студии. Лобанов же, по словам И.
Рапопорта, «инициативы особой не проявлял», держался тихо, незаметно, почти не выступал на студийной сцене. Эта пассивность имела весьма глубокое основание. Абдулов рассказывал, что еще в студенческом клубе Лобанов репетировал замечательно, а во время спектаклей дальше первого ряда зрители не слышали ни одного его слова, ни одна из придуманных им самим мизансцен не выполнялась.
Следующие роли он снова блистательно репетировал и так же блистательно проваливал. Андрей Михайлович любил эти истории и сам показывал, как он бормотал реплики, водя указательным пальцем по краю стола.
Думается, здесь содержится большая доза преувеличения, свойственного друзьям в их рассказах друг о друге и о себе, но несомненно, что существовал значительный разрыв между тем, как Лобанов репетировал и как играл в спектаклях. Канцель, знавший Лобанова еще по Шаляпинской студии и работавший с ним в Театре имени В. Комиссаржевской в — годах, дал интересное толкование этого, не часто встречающегося явления, которое он назвал «феноменом Лобанова».
Признавая яркую актерскую одаренность Лобанова, Канцель в своих воспоминаниях пишет: «В молодости творческая натура Лобанова противилась необходимости изо дня в день идентифицировать себя с образом своего героя, он обрел себя, когда получил возможность переживать одновременно множество судеб, давать им жизнь и, отделяя от себя, отходить в сторону, предоставив им возможность независимого от себя существования.
К анализу Канцеля можно добавить только одно соображение, основание для которого дает уже не творчество, а особенность характера Лобанова — почти болезненная, наследственная застенчивость. Актерское перевоплощение оказалось для него слишком хрупким заслоном. От застенчивости Лобанов не смог избавиться до последних лет, лишь научившись скрывать ее под маской важной мрачноватой угрюмости.
Доверительная, творческая атмосфера репетиций полностью его раскрепощала. Он преображался. Куда девались его обычная отъединенность и флегматичность? В бою он был застенчив? А у нас — бой». В этой фразе, сказанной уже маститым режиссером своим ученикам, заключен глубоко личный мотив. Может быть, в Шаляпинскую студию Лобанов шел с тайным стремлением стать режиссером. Может быть, в студии оно зародилось.
Вахтангова, участвовать в этюдах вместе с Ф. Шаляпиным, репетировать с Л. Леонидовым, смотреть, как работает молодой А. Когда Вахтангов покинул шаляпинцев, с ним вместе ушла группа студийцев. Лобанов не ушел. А скромный Лобанов всегда страшился глубоко противопоказанной ему авторитарности. Когда после ухода Вахтангова пришел Л. Леонидов, Лобанов увлеченно добирался до сути истовой леонидовской жажды правды на сцене и не менее истового отвращения к «правденке», постигал его стремление к непрерывному внутреннему движению сценического образа.
А с Алексеем Диким, при всей противоположности человеческих индивидуальностей, Лобанова сближало всегда бурлившее в нем ощущение театра как праздничного и в высшей степени озорного зрелища, в котором все крупно и сочно. Особнячок в Гранатном переулке — пустующее помещение бывшей гейротовской студии, в котором молодежь занималась и развлекалась самостоятельно, — в те годы был местом, где раскрывались режиссерские наклонности Лобанова.
Незаметный в студии, здесь он являлся душой этого своеобразного «театра для себя», увлекая сверстников знаниями, фантазией, юмором. Юмор Лобанова… Рядом с эпитетами скромный, молчаливый, застенчивый, талантливый появляется еще одно слагаемое. В дальнейшем именно лобановскому юмору предстоит роль исследователя жизни и разрушителя стереотипов, поистине всеобъемлющая роль.
Недаром Ренар заметил: «В юморе содержится все». В году Лобанов держал экзамен в школу Второй студии Художественного театра, был принят и ушел от шаляпинцев. Не надо, наверное, перечислять московские театры и многочисленные студии тех лет, чтобы представить необычно пеструю, яркую, полную увлекательных соблазнов картину. Может быть, кто-нибудь, когда-нибудь займется историей многочисленных студий того времени, располагавшихся в реквизированных особнячках, квартирах, подвалах, проследит бурную динамику этих скрещений судеб, уходов, разрывов, восстановит точные даты.
Занятие небесполезное, ибо там созревало будущее советского театра. Поэтому экзамены в школу Второй студии — уже факт известного духовного и творческого самоопределения: туда поступал человек достаточно осведомленный и прочно уверенный в своих пристрастиях. Андрей Лобанов сделал выбор. По третьему тому летописи «Жизни и творчества К. Станиславского» можно гипотетически подсчитать, сколько раз Андрей 14 Михайлович присутствовал на занятиях и репетициях К.
Волкова рассказывала, что на одной из репетиций «Ревизора» в Художественном театре К. Станиславский подозвал к себе Андрея Михайловича, исполнявшего бессловесную роль гостя на балу у городничего — И. Москвина, и долго с ним беседовал.
Содержание разговора Марии Сергеевне было неизвестно. Возможно, Андрей Михайлович ограничился лишь сообщением о самом факте. По скудным сведениям, которыми мы располагаем, трудно понять, каким образом юный Николай Хмелев, товарищ Лобанова по школе, догадался, что его друг станет выдающимся режиссером. Волкова, которая нам об этом сообщила, сама недоумевала: «Откуда в те годы возникла у Хмелева такая уверенность?
Дружбу с Николаем Павловичем — главное, что вынес Лобанов из кратковременного пребывания во Второй студии. В самой же студии Лобанов скоро разочаровался. В шутливом письме к Ф. Теперь, в году, когда уже историей стала судьба большинства студийцев, когда овеяны признанием и славой имена Добронравова, Хмелева, Прудкина, лобановское «желание» разрушения кажется непостижимым.
Но не прячет ли видимость благополучия жизни студии сложность и противоречивость начала ее пути? Что-либо изменить Лобанов, естественно, не мог. Он предпочел уйти. Даже если бы Андрей Михайлович знал, что в скором времени ему, возможно, представится случай вступить в труппу Художественного театра, думаем, и это не поколебало бы его решения. Он мечтал о независимости, и в этом его желании не было ни гордыни, ни тщеславия, ни честолюбия, а лишь стремление стать в театре самим собой.
Прав Лобанов или нет — другое дело, но убеждение, что режиссеру работать рядом со Станиславским и Немировичем-Данченко и быть при этом самостоятельным невозможно, он сохранил надолго. В году, беседуя с группой молодых режиссеров, Андрей Михайлович сказал, что все спектакли Художественного театра — 15 это спектакли Станиславского и Немировича-Данченко, независимо от того, кто их ставил.
Более того — он признал закономерность этого явления или, как он выразился, «давления». Сравнивая два спектакля «Мертвые души», поставленные В. Сахновским в м Театр имени В. Комиссаржевской и в м МХАТ , Лобанов утверждал, что последний не выражает индивидуальности режиссера. Оценки спектаклям он не давал, а лишь проиллюстрировал мысль, зародившуюся еще в юности: если не хочешь надолго застрять в подмастерьях, надо вовремя уходить….
В письме к Г. Малиновской в августе года Лобанов писал: «… С окончательным уходом из Второй студии открываются широкие горизонты и возможности.
Впрочем, все эти перспективы не так уж широки и глаза, конечно, у меня не разбегутся при выборе, куда себя определить… Сейчас организую свой кружок; в начале сентября — спектакль, после — открытие.
Зимой, если дело это пойдет помещение уже имеется — несколько комнат на Остоженке , хочу соединить свою группу с такой же группой учащихся у В. Он интересный режиссер. О существовании Лобановской студии на Остоженке нет сведений. Но не явилась ли маленькая «Наша студия» на Арбате, созданная на базе школьного драматического кружка, которым руководил Лобанов, воплощением его идеи о собственном деле?
Судьба, казалось бы, дружески улыбнулась Андрею Михайловичу. Крохотная студия, энтузиастически настроенные ученики, среди которых, как показало будущее, примерно треть была по-настоящему одаренной; друзья, готовые работать безвозмездно Абдулов, Астангов, Симонов, Рапопорт ; собственный талант и трудолюбие, знания, молодая дерзость. Лобанову двадцать два года — время, когда все по плечу! И вдруг через два года Лобанов ликвидирует студию, забрав всех, кого он считал способным к театральному делу, с собой в Студию Ю.
Случай этот многое проясняет в судьбе нашего героя. Как точно заметила М. Кнебель, он всегда искал свой дом и не находил его. Искал всю жизнь, но сам создать уже больше не пытался — работал там, 16 куда его приглашали, — предложений всегда было множество. Дому, который на короткий или длительный срок становился его прибежищем, он щедро дарил свой талант, свою дьявольскую режиссерскую энергию, свои идеи, свои находки и открытия, но ему было жизненно необходимо, чтобы в этом доме к его приходу печи были затоплены и в окна не дуло.
Бесспорно, это опасный способ утверждения себя в искусстве, но также бесспорно, что талантливого режиссера профессия не избавляет от необходимости иметь «административно-организаторскую» энергию. Полное отсутствие ее было несчастием Лобанова.
Он сознавал это, но ничего не мог поделать с собой, здесь наступала определенная атрофия воли. С года Лобанов преподает в Студии Ю. Приблизительно с этого же времени он ставит спектакли в трудовых коллективах, режиссирует постановки, в которых участвуют на выездах известные актеры. Репетировать приходится в предельно сжатые сроки. Для многих и в самом деле халтура, переход к ремесленничеству, «набитая рука».
Для Лобанова — огромное напряжение духовных сил, полная отдача, душевный и профессиональный опыт. Почти невероятный темп работы научил Лобанова быстро разбираться в материале, видеть всю пьесу, вскрывать прежде всего ее основной смысл. Вскоре по Москве уже ходила молва о молодом талантливом режиссере. Предложения сыпались одно за другим. Было что-то общее в этом неутомимом труде, в этом бешеном рабочем ритме, в радостном упоении творчеством с весельем автора «Осколков» и «Будильника».
Подобно тому как в личности зрелого Лобанова многие обнаруживают сходство с Антоном Павловичем Чеховым, так в свою молодую пору он вызывает в памяти образ Антоши Чехонте. Нужно работать долго и медленно», — скажет Лобанов в году, вовсе не отрицая пользы для себя напряженной деятельности той поры.
Комиссаржевской, а после его закрытия, в году, переходит в Государственный драматический экспериментальный театр при Профклубной мастерской, тоже актером. Столь неожиданное возвращение Лобанова к актерской деятельности, уже понявшего свое истинное призвание, имеет, на наш взгляд, по крайней мере, два обоснования. Об одном из них вроде бы не принято писать — слишком уж прозаичным оно кажется.
Но в году Андрею Михайловичу было двадцать четыре года. Бурлил нэп. В студиях платили гроши или совсем не 17 платили. Старел отец. Нужны были деньги. А над этим простым житейским мотивом все отчетливей зрело убеждение: «Хочешь стать режиссером — побывай сперва в актерской шкуре…» Лобанову, видимо, не хватало опыта публичных выступлений. В Театре имени В. Комиссаржевской происходит последняя оказавшая на Лобанова влияние встреча с режиссером старшего поколения — В.
В его спектакле «Мертвые души», который П. Впервые в жизни Лобанов наблюдал работу режиссера немхатовской школы. Его пленила свобода и раскованность, с какой Сахновский прочитывал Гоголя. Осенью года в маленькой комнате Р. Симонова, на первом организационном собрании будущего театра — Студии под руководством Симонова — К.
Тарасова увидела угрюмого, усталого человека. Веселая, полная надежд юность осталась позади.
Лобанов много увидел, познал, передумал, поработал сверх меры, а видимых результатов своего труда не ощущал. Случайные спектакли в разных передвижных коллективах уже изжили свою былую привлекательность, исчерпали себя как школа режиссуры. Профессия, которой Лобанов, как и все режиссеры его поколения, овладевал «кустарным способом», уже была в руках.
Мечталось о серьезной, настоящей работе. Перспективы же были туманными. Актерская деятельность в театре при Профклубной мастерской тоже теряла высокий смысл, участие в художественно-методическом совете по составлению иллюстративного материала для лекций — не увлекало.
Студия Завадского, где Андрей Михайлович продолжал преподавать а эту работу он любил , не предоставляла ему больших возможностей к самостоятельному режиссерскому творчеству.
Настоящее было печальным, будущее — смутным. Еще четыре долгих года продолжалось это внешнее оцепенение. Лобанов помогал Симонову ставить «Красавицу с острова Люлю». На репетиции часто приезжал прямо со спектаклей Профклубной мастерской, даже не успев снять грим.
Он рассказывает, как «в сером костюме лазил раскланиваться», как у него от похвал «кружилась голова, как от выпитого шампанского», что он намерен пригласить на спектакль родных, которые еще не были «свидетелями его славы». Впоследствии Лобанов разучился так незамутненно радоваться успеху. Успех… Нетеатральным людям иногда трудно понять значение успеха в жизни людей театра.
Кто-то сказал: «Художник должен жить, пока жив, а слава пусть будет посмертной». Но человек театра должен найти сиюминутный отклик зрителя. Успех… Он означал тогда, что молодая студия будет жить, что впереди ждет интересная работа. Несмотря на дружные аплодисменты, на искренние поздравления людей, мнением которых Андрей Михайлович дорожил, он все же выражал опасение, что «Таланты и поклонники» будут ругать в прессе, что, впрочем, «уже не так важно».
Вот уж напрасно. Спектаклем на страницах газет восхищались единодушно и щедро, выделяя в первую очередь его идейную насыщенность, социально-заостренное прочтение Островского, критическое, революционное освоение наследства.
Над хвалебным хором незримо витала тень недавнего вождя «Театрального Октября». Правда, отмечалось, что симоновцы пошли другим путем. В сатирическом спектакле был услышан звонкий голос «Принцессы 19 Турандот».
Лились лестные слова об ироничности спектакля, язвительности портретов, о пародийности ряда сцен, о его легкости, свежести. Это радовало: к м годам была уже твердо осознана потребность не только негодовать, но и весело смеяться над прошлым. Именно такое представление о спектакле дошло до наших дней. Полушутливые опасения Андрея Михайловича по поводу возможных нападок критики, беседы с людьми, которые на премьере впервые узнали о Лобанове, и, наконец, фотографии, фотографии — нежное, тонкое лицо К.
Тарасовой — Негиной, — заново открывают нам все еще непознанный мир знаменитого спектакля. Первый раз обратившись к классике, Лобанов остановил свой выбор именно на этой пьесе Островского во имя простой житейской истории, происшедшей с юной актрисой Сашенькой Негиной. Ради нее стремительно вращались в спектакле сценические площадки, то открывая бедный, мещански размеренный быт ее квартиры, то врываясь за кулисы театра, где висят афиши, слышен голос поющей Смельской, звуки музыки, шум аплодисментов, где беспорядок гримировальных столиков, мерцание свечей, красивые платья, запах пудры и клея.
Ради нее между эпизодами на которые Лобанов разбил пьесу игрались старинные польки и вальсы. Тридцатилетний режиссер, ученик Станиславского, почитатель Чехова, человек трезвый и уравновешенный, раскрыл в своем спектакле наивное и вечное обаяние театра.
На всех, кого театр вел по бесконечным дорогам России, из Вологды в Керчь, на всех «очарованных странников» Мельпомены падали его отблески. Сюда относились не только Негина и Нароков, но и трагик Эраст Громилов, этот Кин из Бряхимова, напыщенный и вечно пьяный, но и Смельская с ее умением жить весело и легко.
Драма Негиной развертывалась в праздничной атмосфере театра. Там все преувеличенно, напряженно, там путешествуешь во времени, там Саше предлагается столько судеб, которые она может пережить как свои. Преданность юной актрисы искусству выпадала из реальности быта провинциального театра, переводилась в другой, поэтический план. Интрига развивалась стремительно, нарастала. И ведь добро бы эта энергия «врагов» была направлена на достижение какой-либо и впрямь великой для них цели: на почетном месте удержаться, получить чин и награду, наследство.
Так нет же! Все, что происходит, — игра, забава, мираж. Выйдет — повеселимся! Не выйдет — ну и черт с ним. Пойдем искать развлечений в другом месте. А ведь поди ж ты, как страсти взыграли. Клеймя Сашенькиных мучителей, Лобанов понимал, что в е годы для этого не требуется артиллерийской канонады. Он расправлялся с ними легко, изящно, грациозно. Именно эта сторона спектакля и была воспринята критикой как определяющая.
В «Талантах и поклонниках» на студийной сцене солировала Негина. На это первым обратил внимание чуткий В. Сахновский, сказав в году, что в спектакле Лобанова Негина и Мелузов все время как бы освещены прожектором, повсюду следующим за ними, как это принято в отношении солистов балета.
И здесь, вырываясь из традиции сатирического прочтения Островского, лобановский спектакль на мгновение приблизился к знаменитой постановке Малого театра года и тут же отошел от нее. Есть точные свидетельства, что в спектакле Малого театра гений Ермоловой превращал историю Саши Негиной в трагедию.
Лобанов снял с образа Негиной ореол жертвенности, потому что дилемма любовь или театр, рожденная в пьесе горькими наблюдениями Островского да к тому же раскрытая лишь в социально-бытовом аспекте, была отменена самой жизнью. Ему было бы скучно ставить спектакль о положении актрисы в буржуазном обществе, когда этого общества давно уже не существовало, и преданность искусству требовала совершенно других жертв.
Лобанов проследил жизненный путь Негиной за пределами пьесы, продолжил ее биографию и понял, что будущее ее туманно и неопределенно, скорее всего, печально. Негина в лобановском спектакле сходила с котурн. В связи с этим Лобанов пересмотрел всю систему взаимоотношений Негиной с Мелузовым и Великатовым.
Любила ли Негина юного студента? В исполнении М. Ермоловой ответ был однозначен — да, любила. Станиславский, работавший над «Талантами и поклонниками» в году, считал, что нет, не любила, ибо любила только искусство. В лобановском спектакле на этот вопрос последовал бы странный ответ — и да и нет.
Отношения Негиной с ее женихом были построены на одновременном притяжении и отталкивании. Мелузов нравился Негиной своей образованностью, чистотой и раздражал непониманием ее забот и дел. Мечтательница и фантазерка первоначальные названия пьесы у Островского «Мечтатели», «Фантазеры» , она то воображала себе счастье семейной жизни с ним, представление о котором заимствовала из своего театрального репертуара, то вдруг тревожно задумывалась.
Он казался ей то необычным, способным возвысить ее, то попросту скучным. Столь же сложным было ее отношение к Великатову, уход к которому до сих пор рассматривался только как сознательная жертва во имя искусства. Негиной лобановского спектакля Великатов, с его импозантностью, 21 молчаливостью, загадочностью, уверенной силой, с его любовью к ней, в которую она верила, с готовностью положить к ее ногам свое состояние, жить ради ее таланта, представал в романтическом ореоле.
Но Андрей Михайлович ощущал, что в душе Саши по отношению к Великатову, насчет которого у него не было никаких иллюзий, вдруг тоже возникало смутное, настороженное чувство.
Кульминацией спектакля являлась сцена чтения писем, которая в театре получила название «колебания». Один из авторов этого сборника, А. Нестерова, рассказывала, что до сих пор не может забыть голоса Ксении Тарасовой, выражения ее лица, ее смятенной пластики.
Худенькая, длиннорукая девушка с печальными прозрачными глазами, хрупкая, внешне и душевно изящная, вызывала грусть и сострадание. Несомненно, что критики х годов прошли мимо существенных особенностей спектакля потому, что в нем проглянуло нечто, еще не осознанное в те годы как достойное внимания искусства — житейская история, внешне столь простая и внутренне столь сложная. Андрей Михайлович это понимал. И подозревал, что его спектакль может вызвать нарекания, ибо духовный облик главной его героини не отвечал общераспространенной тогда уверенности, что все жизненные противоречия можно преодолеть героическим напряжением воли.
Печальная судьба его Негиной вобрала в себя и яркую будоражащую атмосферу театра и злую игру страстей и прихотей окружающих. Такой героини — беззащитной, в чем-то смешной, духовно инфантильной, женственной, мятущейся, в году московская сцена еще не знала. В году А. В году Андрей Михайлович работал с К. Было нечто закономерное в постоянном желании Лобанова найти контакт со своим временем в обращении к простым и вечным чувствам, к коллизиям единичной человеческой судьбы.
И в данном случае к четырем женским характерам, четырем жизням, столь несхожим между собой. Уже в первом спектакле, с неопытными актерами, вчерашними выпускниками театральных техникумов и студий, Лобанов пересмотрел традицию сценического истолкования пьесы, оказался неуязвим для бытовавшего в начале х годов однозначного сатирического истолкования Островского, нащупал темы и мотивы, театром тех лет обойденные.
Надо сказать, что подобные несовпадения будут преследовать Андрея Михайловича всю жизнь. Постепенно он привыкнет к тому, что его хвалят не за то, что является главным в его спектаклях, ругают за то, в чем он не виноват. В конечном счете это и приведет к той определенной недооценке значения его для советского театра, примириться с которой сегодня уже невозможно. В Шаляпинской студии для занятий с Л.
Леонидовым двадцатилетний Андрей Лобанов выбрал чеховского «Иванова». Друзья вспоминают, как у себя дома Андрей Михайлович читал рассказы Чехова. Некоторым он запомнился с томиком Чехова в руках.
Для учебных работ Лобанов неизменно обращался к чеховскому творчеству. Малюгин, — я спрашивал, что он читает, и он всегда отвечал — письма Чехова. Он говорил, что больше вообще ничего читать не будет.
То, что Чехов был любимым писателем Лобанова, говорит о многом, но далеко не обо всем. Важнее другое — Чехов оказал воздействие и на его творчество и на его нравственные принципы. Влияние чеховской этики и эстетики явственно ощущается в Лобанове. Мы не публикуем писем Андрея Михайловича к жене — там мало говорится о его театральной работе, увиденных спектаклях, там в основном возникают пестрые мелочи его повседневности.
Он пишет, что ждет Завадского, с которым будет пить вино и играть в карты, о купленных белых брюках, оказавшихся узкими, о том, что брат поступил в клуб художником и теперь говорит «мы, работники искусства».
В письмах — чеховская приверженность к будничной жизни, чеховские интонации, чисто чеховская ирония над самим собой.
Если это не шутка, не педагогический ход, то можно считать, что Андрею Михайловичу повезло. Он действительно «по-своему» был похож на Чехова. Это в один голос повторяют многие, хорошо знавшие Лобанова. К сценическому воплощению Чехова Андрей Михайлович готовился долго, но значительно дольше жила в его душе боль из-за того, что произошло в конце года, когда на Большой Дмитровке, в недавно предоставленном Театру-студии Симонова помещении, был сыгран «Вишневый сад».
Лобанова обвинили в искажении Чехова, в забвении традиций истолкования его пьес в Художественном театре, в нигилизме по отношению к культурному наследию, в вульгарном социологизме, только что сокрушительно раскритикованном. Суд вершился и на страницах газет и в общественном мнении. Неодобрительный гул был таким громким, что 23 в его шуме неслышными оказались отдельные доброжелательные голоса как выяснилось позже, совсем не малочисленные. Косвенными свидетельствами непрекращающегося диалога Андрея Михайловича с самим собой можно считать и приведенные С.
Гушанским рассуждения Лобанова, относящиеся уже к концу х годов, о вырождении и деградации русского дворянства, него стойкое убеждение о необходимости «разрушить монополию МХАТ» на Чехова, и его критика Качалова — Иванова, и, наконец, неприятие симовских декораций к «Вишневому саду», где — одно «любование той жизнью».
Позволю и себе привести коротенький разговор с Лобановым, относящийся к последнему году его жизни. Не помню, как он возник, кажется, его начал Лобанов. Преодолевая неудобство, ибо тема эта казалась мне запретной, я спросила о давнишнем его «Вишневом саде». Он, видимо, все понял. Я не раскаиваюсь. В баню только не нужно было их сажать. Чехов прав — воздух здесь необходим….
В счастливые дни премьеры «Талантов и поклонников» Андрей Михайлович собрал у себя дома участников спектакля. Под утро, среди общего веселья, хозяин вдруг исчез. Его нашли во дворе, он сидел на каком-то ящике, подперев голову рукой.
К сожалению, невозможно проследить, как праздничный дворик лобановского детства постепенно превратился в роскошный снежно-белый вишневый сад, как образ сада становился эпицентром лобановских раздумий о пьесе. Путь художественного преображения, путь от первотолчка к воплощению оказался сложным, парадоксальным, противоречивым, во многом невосстановимым.
Образ цветущего сада был вынесен Лобановым за пределы спектакля. Красота не вошла в него. Не случайной прихотью представляется перенесение событий второго акта — отчасти в дрянненький ресторан, отчасти в баню.
Это отчуждение главных героев от природы, воздуха, давно заброшенной часовенки, заката солнца. Комнаты усадьбы Раневской — Гаева, точные в своих пространственных пропорциях, вполне достоверно обставленные, с самого начала несли на себе печать заброшенности и изжитости.
Подвергалась сомнению привязанность владельцев к родному дому. В лобановском спектакле этот дом был не тем прошлым, которым дорожат, с которым связаны корнями. Сохранился листок бумаги, где записаны некоторые мысли Лобанова о Гаеве. В этом документе периода подготовки спектакля запечатлено резкое, беспощадное, убийственно-неприязненное отношение режиссера к герою.
Детская наивность, непрактичность, беспомощность «вечного ребенка» лишь скрывали паразитизм развращенного сознания. В последнем акте, когда Гаев навсегда покидает отчий дом, Лобанов лишал его даже сентиментального лиризма воспоминаний. В вынужденном расставании он разглядел не трагедию жалкого человека, а ту степень духовной деградации, когда невозможным становится само ощущение трагизма.
Отчеркнуты и подчеркнуты места, где Раневская говорит о телеграммах из Парижа. Против слов: « Достает из кармана телеграмму. Получила сегодня из Парижа.
Просит прощения. Умоляет вернуться… Рвет телеграмму », — на полях написано: «Хочет вернуться». Видение мамы в белом платье, реки, где утонул сын, печаль и радость ностальгических чувств, ощущение своей неразрывности с вишневым садом пускай и ее продадут вместе с ним , отчаянный крик «О мой милый, мой нежный, прекрасный сад! В концепции Лобанова пленительный эпикуреизм Раневской был слишком обыденного свойства, живучесть граничила с эгоизмом, беспечность и легкомыслие оборачивались пошлостью.
Поэтому такое большое место в спектакле занял лакей Яша. Его взаимоотношения с Раневской отдельными критиками были поняты однозначно. Из этого были сделаны излишне далеко идущие выводы. Уже говорилось, что формулы и формулировки лобановских статей очень приблизительно раскрывали его режиссерские намерения.
Но в спектакле жила, и это улавливалось, некая тайная близость Раневской и Яши, их молчаливый сговор. Ведь Яша — соглядатай той жизни Раневской, которая так огорчала Аню и ей самой иногда представляется бессмысленной.
Он ей зачем-то нужен. И Яша, понимая все, еще более хамеет, разнузданно хамеет и наливается сознанием и своей безнаказанности и своей значимости. Отсюда его вульгарное амикошонство, которое не пресекается 25 Раневской, а порой и не замечается, ибо проросло в ее душе как некая норма существования. Как пишет о «Вишневом саде» Б. Мы не можем поручиться, что подобные мысли в году владели Лобановым, но явно ощущается, что в текучей структуре пьесы режиссер угадал ее многожанровую природу — увидел и водевиль, и комедию, и драму, и тень трагедийности, и фарс.
За мягкостью и изяществом, за поэзией и лиризмом Лобанов отчетливо видел чеховскую трезвость, чеховскую жесткость, чеховскую беспощадность. В мире будничных отношений героев «Вишневого сада» он заметил постепенное исчезновение и поэзии и лирики. Впоследствии сам Лобанов считал ненужной возмутившую всех «баню». Наверное, были в спектакле и другие моменты, которые в процессе своей жизни режиссер осознал как чрезмерные: в образах Дуняши, Шарлотты, Епиходова.
Вслед за Вахтанговым, чью постановку «Свадьбы» сдержанный Лобанов считал гениальной, он воспринимал водевили Чехова не как непритязательные шутки великого писателя, а видел их глубинную связь с его мировоззрением. Однако двойственного отношения Чехова к жалкой, убогой жизни его водевильных персонажей Лобанов, возможно, и не сумел передать.
Это и позволило проникнуть в спектакль неоправданному поэтикой Чехова гротеску. Но тяготение лобановской постановки к трагифарсу, движение драматических образов к комедийным, «переход их на сторону пошлой водевильной среды», затухание лирики, поэзии увядания, развенчание убожества самой водевильной среды в наши дни несомненно воспринимались бы совсем по-иному.
Оценка лобановского спектакля в году осложнилась серьезными обстоятельствами. В этом смысле можно сказать, что он появился не вовремя, в рубежной зоне, отделяющей е годы, отмеченные бурным зарождением и соревнованием театральных идей, дерзким отношением к классике, от х, с их стремлением к отбору и канонизации.
Стабильность постепенно утверждающихся представлений, которым, как казалось в ту пору, суждена долгая, если не вечная жизнь, мешала непредвзятому отношению к спектаклю молодого театра, слишком традиционному, чтобы казаться запоздалым эхом предшествующих лет, и слишком свободному от 26 воззрений на эту пьесу, сложившихся под воздействием классической чеховианы МХАТ.
Сценическое истолкование Чехова Художественным театром было в те годы не преданием глубокой старины, которое можно уважать, но не принимать близко к сердцу, а высшим нравственным и эстетическим потрясением. Зрительный зал на Большой Дмитровке заполняли люди, в подавляющем большинстве видевшие Станиславского — Гаева, Книппер — Раневскую, Москвина — Епиходова.
Возможно, юный Лобанов тоже восторженно аплодировал им. Он много думал о Чехове, о времени, превратившем современного писателя в классика, прежде чем решил, что «лирические мистерии» художественников его не исчерпывают. Может быть, тогда впервые и зародилась мечта о «Вишневом саде». Конечно, Лобанов взваливал на свои плечи тяжелую ношу. Но он был молод, здоров, и стремление, далекое от нигилизма, рассказать о своем Чехове оказалось сильнее сомнений.
При всем уважении к предшествующей интерпретации чеховской пьесы он почувствовал желание от нее отгородиться.
И тогда и позже, уже в зрелые годы, обращаясь к классике, Лобанов всегда был абсолютно свободен от своих предтеч именно в конкретном понимании того или иного произведения. Одиннадцать лет с по год просуществовала Студия Симонова. Все одиннадцать лет там работал Лобанов.
Кроме «Талантов и поклонников» и «Вишневого сада», Андрей Михайлович поставил еще пять спектаклей. Отношения А. Лобанова с Р. Симоновым, организатором и художественным руководителем студии, отношения человеческие и творческие, были безукоризненными. Рубену Николаевичу и в голову не приходило «руководить» Лобановым, для Андрея Михайловича сам факт «руководства» товарища юности, однолетки, не являлся источником душевного дискомфорта.
Ошибка в афише, выпущенной УМЗП к премьере «Талантов и поклонников», где режиссером был назван и Симонов, рецензии на лобановские спектакли, в которых имя постановщика исчезало в словах «спектакли симоновцев», также не огорчали.
Разве что — в письмах к жене Андрей Михайлович называл это «издержками производства» и шутил по поводу уязвления своего «непомерного честолюбия». Общее дело было для Лобанова общим делом, и поздравления в адрес Симонова на своих премьерах он считал безусловно правомерными. Но имя Симонова, стоящее в названии студии, в известной мере определило отношение к ней только как к некоему своеобразному сплаву театральных идей Вахтангова и режиссерских усилий самого Рубена Николаевича.
Ведь прожила жизнь я на свете не зря. Но рада я жизни, весне и цветам. Зима в мою душу еще не закралась. И радости светлой желаю всем вам.
Эта бабушка заставила подпевать себе всю зрительскую аудиторию, а на бек-вокал пригласила. Наташу Королёву и Олега Газманова. Все говорят,что старость- не радость. И вот на висках у меня седина. Старею,старею,но я не жалею. Совсем не жалею,что старость близка. Да,у меня два поколенья:. Сыночек и дочка ,и трое внучат. Что старость близка,я ничуть не жалею.
И пусть на неё другие ворчат. Все говорят,что старость не в радость. Горя мол много,а счастья чуть-чуть. Но я не грущу,ни о чём не жалею. Пусть старость приходит,не страшно ничуть. Но всё -таки пусть старость. Мне в затылок не пыхтит. И пятки мне не отбивает. Тихонько в стороне ворчит. И от меня далёёёёко проживает. Тамара Какурина. Поддержка Вид. Аватар сменить x. Регистрация Вход. Записи Друзья Комментарии. Музыка без слов и гитара Слушали: Комментарии: 12 Е. Ваенга и А. Создан: В одном из пи- сем он даже допускает что увлекся бы А.
Цветаевой, если бы они встре- тились в молодости… Или в другом письме того же года, от 29 октября, тоже из Ле- нинграда, читаем: «Асенька, дорогой друг! Бог милостив к Вам, посы- лая Вам феноменальную работоспособность и вулканический источник творчества.
Я ничего подобного в жизни не встречал, радуюсь за Вас и за читающую публику, которую Вам удается одаривать Вашими ценными воспоминаниями». Было ли сильным нравственное и творческое влияние А. Цветаевой на В. Но был и обратный ход. Прислушиваясь к своим поступкам не без влияния писем В. Ионаса, она по-иному взгля- нула на свой подход к воспитанию свой правнучки, Оли Мещерской.
Об этом читаем в ее письме от 3 января года, отправленном, как и боль- шинство писем, из Москвы. В нем Анастасия Ивановна, несмотря на всю свою твердость и «утвержденность» в себе, уже покаянна. Вот что она пишет: «…Две недели проведя в помощь у Риты работала на выставке без выходных и допоздна , воочию увидела, как я неспособна к миру, терпению и обходительности с правнучкой 8 лет и прошу у Бога возмож- ности еще раз в маяте семейного быта себя испытать и исправить свои ошибки.
Она не приучена есть суп, кашу, пить молоко. Упрекая Риту в ее: не — материнстве, я увидела себя не — прабабушкой Дивясь на Олино нежеланье слушать рассказы, нам в детстве дававшие слезы хочет смешного — я не учла, что в ее днях смеху нет, и он ей нужен Ионас с почтением и пониманием пишет: «Анастасию Ивановну Цветаеву часто сопоставляют у нас с ее се- строй Мариной. Многие читатели журналов, в которых печатались ее произведения, видят в ней не более как сестру знаменитого поэта — тень Марины.
О том, что Анастасия, во многом сходная с Мариной, была ориги- нальной, значительной Личностью, а не отражением гениальной сестры, мало кто знает. Гениальность Марины делает ее недосягаемой.
Цветаевой с В. Ионасом публи- куется фактически в полном объеме. За пределами публикации остались традиционно многочисленные поздравительные открытки и телеграммы по случаю празднования семейных и государственных праздников; они воспроизводятся только в том случае, если содержат иные, кроме по- здравления, сведения или если они вызвали ответную реакцию адресата. Источник публикации, за исключением отдельно оговоренных в приме- чаниях случаев, — оригиналы писем Цветаевой к Ионасу Отдел рукопи- сей Российской Национальной Библиотеки, Санкт-Петербург и Ионаса к Цветаевой Центральный исторический архив Москвы.
Публикуемые письма приводятся целиком, кроме мест, содержащих интимную инфор- мацию и обозначенных знаком выпуска […]. В подготовке текста писем к печати был принят ряд решений, учи- тывающих особенности авторского стиля А.
Цветаевой, который отли- чался большим количеством сокращений и символов. Кроме общепринятых, в письмах использовались следующие со- кращения, не раскрывавшиеся и не корректировавшиеся при подготовке текста к печати: А. Ионаса Е. Для удобства читателя в этих случаях опущенные слова восстановлены. Пунктуация и орфография корреспондентов, в том числе в оформлении адресов, за исключением особо характерных случаев приведены к современной норме; пропущен- ные единичные буквы, скобки и кавычки восстановлены безоговорочно.
В обозначении имен основных корреспондентов в примечаниях исполь- зуются сокращения А. Цветаева и В. В случаях неполных написаний имен и фамилий, кроме оговоренных выше случа- ев, как правило, восстанавливается полное написание.
Написания топо- нимов напр. Также приведено к единому стандарту написание дат в шапке и конце писем, при этом особенности авторских обозначений римские цифры, неполное написение года сохранены. Раскрытие сокращений или выпущенных слов в тексте обозначено в [квадратных скобках], авторские подчеркивания и зачеркивания сохра- нены.
Предположительно расшифрованные слова помечены знаком [? Датировки, в случае отсутствия в тексте письма, определялись по почтовому штампу или как правило, приблизительно по содержанию писем. Комментарии даны в постраничных сносках.
В значительной части за основу комментария к письмам А. Цве- таевой были взяты примечания к следующим изданиям1: Цветаева А.
Воспоминания: В 2-х т. Ай- диняна. Айдиняна, Г. Васильева, Д. Лосева, Г. Цветаевой и П. Васильева и Г. Васильева, Г. Никитиной, В. Масловско- го. Текст писем был расшифрован Ю. Волхонским, в расшифровке писем и в составлении комментариев большую помощь оказала Е.
Лу- бянникова, в сверке ряда писем — Г. Наумова, в уточнении местонахож- дения рукописей — Т. Дневниковые записи В. Ионаса приводятся по рукописной копии дневников, сделанной самим Ионасом и хранящейся в семейном архиве у дочери Ионаса Н. Перечень публикаций, выходные данные которых приводятся только при первом упоминании Публикации А.
Цветаевой: Amor: Роман и повесть. Гений памяти: Переписка А. Мой единственный сборник: Стихи. Моя Сибирь : [Повести]. Невозвратные дали. Айдиня- на; коммент. Никити- ной. Другие публикации: Айдинян С. Хронологический обзор жизни и творчества А. Дом Куниных: Воспоминания. Памятник сыну : Об А. Трухачёве вспоминают А. Цветаева и др. Трухачёва, Г. Васильев, Г. Ни- китина. Никитиной, О. Трухачёвой; примеч. Метса, д. Дорогой Владимир Яковлевич! Сидя у моря, пишем Вам обе вместе хоть несколько строк.
Вчера, засев — мы залпом прочли 22 стр. Обе поражены высоким каче- ством перевода3: ясным непринужденным языком, свободным течением стиха, живостью диалога и реплик. Трудно было поверить, что это пере- вод. Очень огорчены, что письмом друзей, вызвавших нас срочно в Тал- лин, вынуждены ехать и прервать чтение, к[оторо]е с жадностью продол- жим, вернувшись, в начале будущей недели.
Пока — спасибо большое! Привет Габриэли Викторовне. Всего хо- рошего! До свидания. Цветаева далее А. Ионасом далее В. В находящемся от него в 5 км 9 км по автодороге таком же поселке Вызу с по г. Кунина приняли название поэмы В. Кунина и А. Ваш перевод — чудо! Когда сде- лан?
Как знаете нем[ецкий] язык! Как чувствуете и понимаете Гёте! И — молчали нам о нем, взволновались книгой другого, воссоздав такой бессмертный труд! Напомнили мне мой погибший перевод Карлайля Теперь я не менее близко к Вам — чем Вы ко мне Вас цитирую. Жму руки — восхищенно. Храни Вас и Г. Ваша АЦ P. Есть только одно место непонятное, как оно у Гёте — не знаем: о со- ответствии объективности бытия и субъективного искусства.
Пишу после 2-го чтения В[ашего] труда, после перерыва в почти неделю — 5 дней Е. Столетие открытий: Стихи и переводы. О ней А. Далее ссылки на повесть «Моя Эстония» даются по этому изданию. Впервые: Радуга. Таллинн, Лютера — его без нас читала. Только сегодня мы снова сели на воздухе читать его — и вот пишу. Перевод или переложение — это не изменяет моего отзыва — толь- ко вместо переводчик — скажу «поэт».
Великолепно владеете стихом и стилем. Интересно, что заставило Вас взяться за это дело о б р а б о т к и. Знаете ли Вы «Ф[ауста]» Christ. Кончаю, чтобы дать место Е.
Хочу и других стихов Ваших. Сердечн[ый] привет Габр. Цветаева [Приписка на полях:] Во 2 ч[асти] «Ф[ауста]» Гёте я мало чего поняла! Дорогой Владимир Яковлевич. На этом пятачке могу только выразить чувство глубокого стыда за нашу ошибку: мне-то во всяком случае непростительно не внять соб- ственным подозрениям. И почему Вл. Мнение о стихе я высказала Вам.
Мнение о В[ашем] труде в целом появится, когда выявится полно- стью его идея и ее выражение, т. Не будь ее, Вы ведь не взялись бы за «Фауста». Надеюсь поговорить лично. При- вет милой Габриэли Викторовне.
Выпустила две книги, посвященные семье Цветаевых: «И. Жизнь, деятельность, лич- ность» М. Путь к гибели» М. Ее мать Со- фья Исааковна Каган — , геолог, близкий друг А. В г. Цветаева — Ионасу 4 августа , [Кясму] 4. Мне жаль, что я до нее чита- ла «Фауста» Гётевского — лучше бы сразу прочла Вашего! Можно ли его еще оставить у нас на недолго — жду молодого другого9, тонкого и душевного лет — 24, д[олжно] б[ыть] , он дружит со мной с Кясм[уской] встречи и 2-й раз едет гостить ко мне, а зимой в III10 водил меня по его любимому Ленинграду Хочу, если позволите, чтобы прочел он.
Латинистке Юд[ифь] Матв[еевне] Каг[ан], 47 лет , просмотрев- шей его прочесть работает тут не успела , предложу, если позволите, прочесть его, как вещь очень мне близкую. А я с нею дружу. Но если Вам неприятно, чтобы В[аша] вещь во 2. А о мол[одом] человеке очень прошу. В др[угой] раз пока вещь Ваша у нас перечту ее и подробно Вам напишу о ней. Пока — от сердца к сердцу, как говорили Вы со мной о м[оей] книге воспом[инани]й — мне хочется Вам сказать: песенка Фредерики — одно из лучших произведений мне известной поэзии, хоть она проста по словам, как, м.
Далее обозначение А. Гершанович познако- мился с А. Закончил химический факультет ЛГУ, в настоящее время работает редактором и корреспондентом оздоровительных изданий. В дальнейшем при ссылке на эти воспоминания указывается только год, номер и страницы журнала «Грани». В сокращении и под названием «Сложная и противоречивая натура» воспоминания В. Воспоминания об Анаста- сии Цветаевой» М.
Если так — как прелестно, мудро — что Вы ни единым словом не указали на это авторск[им] пальцем — читателю я это тоже пишу Вам со словами «может — быть Что не сказали, что это, не сосчитанное Вами! И о Вас. О Вашей скромной судьбе. О В[ашей] жизни — с людьми — с В[ашим] умом, вкусом, мыслями — о жизни среди людей, Вас не знающих.
Вы щедро заплатили мне за мою скромную книгу — Вы ста- ли близки мне тоже «ближе, чем я — Вам» Но я еще очень хочу говорить с Вами — услыхать о В[ашем] «Ф[аус]те» от Вас. Храни Бог Вас и Г.
Книгу мою я Вам подарю, конечно, уезжая в М[оскв]у она тут у меня на руках Ваша А. Цветаева [Приписка на полях:] Вы отлично выбрали имя, душу мужественности Мою книгу о детстве, юно- сти, старости — Вам в дар.
Ваше письмо меня взволновало. Тем, кто с ним знакомился, он чужд и, скорее всего, недоступен почти. Первый, кто с пониманием от- несся к нему, это Вы и Евгения Филипповна. Интерес у других пропадал на й странице, и его не дочитывали. Отсюда и мое волнение от чтения Вашего письма. После того, что я написал выше, Вы меня поймете, если я попро- шу Вас не давать эту мою исповедь вторично Юд[ифь] Матв[еевне] Другим — пожалуйста.
Держите его, сколько потребуется. Когда Вы мне скажете, что готовы приступить к чтению 2-й части первая отражает историю моего духовного развития до летн[его] возр[аста] , я Вам вышлю ее.
Это возможно будет после моего возвр[ащения] в город. Я не раз думал о том, что всем, кто знает и любит «Фауста» Goethe, моя поэма должна показаться ненужной и дерзкой и слишком несовер- шенной. Меня удивило и обрадовало, что Вы и, насколько я понимаю, Евг. Посылаю Вам и Е. Позвольте мне вас обеих дружески обнять. Сердечный привет вам от Габриэль Викторовны. Ваш В. Ионас 5. В х гг. Каган «О моей матери — Софье Исааковне Каган 7. И мы разорванным стихом, Назло всем Тютчевым и Фетам, Живописуем шум и гром Своей свихнувшейся планеты.
И впрямь — у нас иная стать, Размер — не мода, не ливрея. Но как без ямба иль хорея Ромашку в поле описать? Иль час, когда восторга полный Ты нивой медленно идешь, И зноем дышит день, и рожь Тебе навстречу гонит волны? Goethe перевод Из высшего общества поздно домой Шел скромный ученый, поникнув главой. Обратный знак Как много значит знак обратный. Прощанье, встреча, выдох, вдох. Как понять нам, Где ждет удача, где подвох. В ней всё — один круговорот, И только разум сам решает, Что есть назад и что — вперед.
Спустилась ночь над смолкнувшей землею. На западе тускнеют облака. Теснятся чувства в споре меж собою, К перу несмело тянется рука. Зажжен фонарь святого вдохновенья, И просятся на чистую скрижаль Души неизъяснимые волненья И разума холодная печаль. Но, боже мой, как темны эти чувства, Как смутна их таинственная речь… Ни силой слов, ни чарами искусства На суд людской их смысла не извлечь… Гори, душа, огнем последним.
Ты ведь на то и зажжена, Чтоб рядом жить с душой соседней И знать, что в мире ты — одна. В тесных клетках Вы томитесь под стражей забот. Сколько стрел и булыжников метких Я хотел бы метнуть в этот сброд. Только мудрость в минуту досады, Зажигаясь во мне, словно луч, Шепчет мне: чем труднее преграды, Тем сильней фонтанирует ключ.
Прости мне грех нечистых мыслей, Тяжел их невесомый груз. Они и жгли меня и грызли, А я бежал от них как трус. Прости мне грех благотворений И скудость жертв и скупость чувств, Прости мне грех моих падений И суесловье праздных уст.
Прости… но как просить прощенья, И можно ли того простить, Кто сам в минуты искушенья Себя не захотел спасти? Простор без начала и края, Посевы, луга и овраг, И вьется средь них, убегая, Дороги песчаный зигзаг. Итальянский поэт Ф. Петрарка воспевал в «Книге песен» Лауру. Как видно из даль- 15 нейшей переписки, А. Ты скажешь правду — тебя осудят И вдвое, если ты солжешь.
Ты бескорыстен — тебе не верят, Ошибся — скажут: он прохвост, Преуспевает, кто лицемерит, И бьют того, кто слишком прост. Знай, не нужно мне речи надгробной, Не тревожьте мой вечный покой.
Всё, что скверно во мне, всё, что дурно, Лучше всех знал я сам о себе, Но гляжу безбоязненно в урну Я навстречу загробной судьбе. Здесь и, возможно, далее, до июня г. В небесах — ни тучки, Тихо дышит море. Неподвижны сосны И во всём — покой. Встрепенулись чайки — Ветерок поднялся, Зашептали сосны, Пробудился лес, И взлетели чайки Над волной морскою И в просторе скрылись Под шатром небес.
Комарово Келломяки. На берегу пустынном Лишь монотонное шуршание волны. Огней мелькание на горизонте дымном И речь безмолвная застывшей тишины.
Цветаева — Ионасу 14 августа , [Кясму] VIII, 1-й Спас 72 г. Пользуюсь случаем — с молодым другом едет в Вызу с Е.
Близко мне горькое 4-стишие «Гори, душа». В «Мысли» 70 г. О Петрарке, любившем Лауру, — вспомнилась опечатка памяти м[о- ей] 19[тилетней] тогда внучки, на экзамене, от бессонной ночи а сколько у нас с Вами их было!
Перевод Гёте, думаю, хорош подл[инни]к не помню , но всё, где есть сатира карикатура, шарж, и пр. Я же недовольна тем, что автор считает себя всего лучше знающим свои гре- хи, — боюсь, что даже в миг их совершения или неотвержения , в миг задуманности Кто-то Выше нас знает их ибо будет судить лучше.
И в этих стихах я поставила несколько больших букв вместо маленьких. В «Miserere» — ошибка? В 3-ей с конца строке следует «просить», а не простить, да? Два — что и тут слова «Того», Сам — следуют к нам — с Большой.
А «Простор без начала и края» прелестно, но сразу в уме Блок[овск]ое «О весна без нач[ала] и края» Но это вина не Ваша, а наших — памятей Спасибо очень большое — и надо еще! Волошина «Две ступени» , посвященное М.
ДВК20 Лютый февраль на дворе, а у печи горящей Свеженаломанный веник, и почки на нём Заголубели серебряной шерсткою.
Слаще Зрелища мне не гляделось в души водоем. Ты подымаешь к губам серебристую птичку, Сердце Твое улыбается вещему сну — Так я губами прильну к заалевшему личику — В этой пушинке и Ты ведь целуешь Весну. И когда любовник свой прощальный Взор отвел от стынущих плечей, Еще гаснет звук музыки бальной, А уже в обряде погребальном Он к ней возносит оный огнь очей.
Далее как «Хронологический обзор» с указанием страниц. Впервые напечатано в книге А. Цветаевой; Изограф, Репу- бликован в Елабуге в г. Все при- сылаемые во время переписки с В. Сюита вагонная военная22 Довоплощенное до своего предела Граничит с Призрачным, как Дантов ад. А стоны здесь и там таят строфу Гомера И Феогнида пафосом цветут, Изгибы тела — Ропс, и имена Бодлэра И Тихона Чурилина23 встают — Когда ж, устав от зрелища, о хлебе Молю — на веки сходит легкий сон, Я призрачные реки вижу в небе, Я церкви горней слышу дальний звон Далее цит.
Впервые в журнале «Москва» Среди тех из них, кто был подвержен в жизни и творчестве мрачному образу мысли и отличался психической неуравновешенностью, возникает имя близкого сестрам Цветаевым Тихона Васильевича Чурилина — — русского поэта, прозаика, переводчика.
Впервые: Даугава. В 2-х т. Между землей и небом Разорваны начала и концы. Как часто Сон и Явь в часы затменья Феба Меняют ощупью свои венцы. Буран Военное В снеговом заносе, в каторжном буране Спотыкается этап — пощады нет! Падаю, но не сдаюсь фатаморгане, Быль — была, но ей уж много лет — По снегу в лаптях, и в летних макинтошах, На дуге Надежды зги уж не видать, На высоких шапках гренадерских — ношей Радугой восходит благодать То Истории буран летит над нами, Агасферову мы догоняем тень, То Летучего Голландца призрачное знамя!
Жизни жабры дышат только снами, Я во сне этапа вижу день! Отрывок: далее — нет в памяти 24 Вздохну — полынь, Глотну — полынь, Горечи полон рот! Хоть на минуту С сердца схлынь, Полынный водоворот!
Продолж[ение] следует. Но и отклика — жду Привет! Ваша АЦ 6. Спасибо за присланные замечания и оценки, которыми я дорожу и по которым я проверяю собственные впечатления. Я не считаю себя поэтом, т. Если много писать, то рано или поздно может прийти удача, — как случай —, но у меня это редкий случай, и, читая свое, я более чем когда-либо понимаю значение тют- чевского «Silentium» помните — «мысль изреченная есть ложь».
Если это мог сказать он, то что же сказать мне? Я просто врун. Только вот ведь в чем заключается беда: я не могу это сделать. Маленькая буква свидетельствует о раздира- ющем меня противоречии, о борьбе с тем, кого я ищу. Как может просить прощения тот, кто, находясь в искушении речь идет обо мне , имея возможность преодо- ления его, спасти этим себя, тем не менее этого не сделал. Всё как в «Ипполите» Еврипида не помню дословно. По смыслу : видим мы и понимаем, что есть добро, а следуем дурному В дневнике за г.
Он-то и говорит мне о том, что моя «поэзия» — полуфабрикат. Мысль или чув- ство без адекватной на научном жаргоне формы — хуже лжи. Я знаю их лучше других, поэтому и несу за них ответственность. Вообще все Ваши заме- чания раскрывают Вашу сущность, и она мне по душе.
Теперь о Ваших стихах. Больше всего мне понравилось стихотворение о венике с почками, хотя в предпоследней строке — лишний слог. Я бы так же пережил это зрелище. Сон и явь меняют ощупью свои венцы — очень верно и мне понятно. Мне кажется, что форма некоторых из них отдает тем классицизмом, который для уха, привыкшего к современному стиху, звучит архаично.
Хочу читать еще Ваши стихи. Теперь еще о «Фаусте». Прошу Вас читать стр. Ваши «Воспоминания» — поэзия в высоком смысле слова. Привет от Габриэль Викторовны. Жду Вас и Евгению Филипповну и Сашу к себе. Архив семьи Ионас, хранится у Н. Скворцовой, далее как Семейный архив.
Цветаевой Адрес отпр. Ионас Дорогая Анастасия Ивановна! Читаю и перечитываю стихи Ваши и Е. Чем более вживаюсь в их форму, тем сильнее начинаю их чувство- вать и понимать.
Ваши стихи с первого чтения не «взять», тем более, что древние реалии и легенды померкли в моей памяти за прошедшие годы. Очень страшно то, что Вы описываете, говоря о Буране Истории, и воен- но-вагонная сюита. Я начинаю видеть это Вашими глазами, чувствовать Вашим сердцем и понимать Вашим возвышенным умом. Стихи Е. Привет Е. Вам известно отношение Габр.
Я вынужден поэтому вести переписку с дочкой по секрету от Г. Но то письмо, к[ото]рое я получил вчера, я уничтожить не могу Ионас, р. В настоящее время проживает в ФРГ. За замечания к «Фаусту» на полях спасибо. Я занят ими. Метса, 52 Кому: Ионасу В. VIII Исполняю свое обещание — простите что поздно — вот стихи г. Ибо сколько только глаз хватает — Столько прав моих — да над тобой! Вон летят над полем — целой стаей!
Прав моих — да над твоей судьбой забываю …Мною не сосчитанных грехопадений? Ваших — Вами неоплаченных счетов Как отрадно быть всего лишь тенью В сей палате меры и весов! Какое странное — Название дано тому, что будет жить, Переживет художника, века и страны, И в вечность тянет огненную нить!
Еще иному я всегда дивилась Унынию в торжественнейший час, Когда, являя людям Божью милость, Хор вечной памятью обожествляет нас. Цвети же в вечности, моя натура, Щепотка пепла, горсточка песка Преображенного Так от брегов Амура Стихом возносится моя тоска Дорогой Владимир Яковлевич, думаем с Е. Выберите время — и приезжайте, преду- предив открыткой, я еще хочу просить Вас мне помочь в довольно дли- тельном просмотре моей лит[ературной] работы — жду Вашего согласия и указания, когда Вас ждать.
Я на экскурсии не езжу. Привет от нас Габриэли Викторовне и Юре! Вот что я сказал Вам вскоре после прочтения Ваших «Воспомина- ний». Я сказал, что книга эта обрушила на меня такую гору впечатлений, что мне трудно за короткий срок разобраться в них и привести их в по- рядок. Всё же главное, что прежде всего хочется высказать, состоит в следующем. Вам удалось изобразить, воссоздать волшебную, сказочную атмос- феру детства, заставить меня снова пережить золотой сон моего детства.
Воспоминания об этом времени переданы Вами с такой поэтической си- лой, которая ставит книгу в один ряд с «Детством» Л. Второе, что я сказал — это кинематографический характер Вашего живописания.
В книге всё движется, звучит, играет красками, стоит пе- ред глазами, вернее, движется перед взором читателя с необыкновенной яркостью, отчего запоминается надолго. Третье — это тонкость психологического рисунка. Воспроизведение мельчайших неуловимых движений души, знакомых каждому, кто не забыл сказочного мира своего детства, позволило Вам как бы «остано- вить» мгновение и закрепить его словами, но парадокс в естественном течении этого мгновения, этих бесчисленных мгновений.
Четвертое — сверхъестественная точность и сила Вашей памяти, не- постижимая для меня, словно всё прошлое видится Вами в лупу. Пятое и последнее: Ваша книга сделала меня соучастником Ваших детских игр, спутником тех лет Вашей жизни. Это переживание так силь- но, словно я был невидимкой для Вас в то время, и Вы мне близки как друг и товарищ моего детства, хотя я должен остаться для Вас неизвест- ным персонажем. Вот и всё, что я Вам тогда сказал, дорогая Анастасия Ивановна. Ионас Я сказал еще, что Ваш язык, очень индивидуальный, особенный, с бесчисленными скобками внутри скобок и остановками в повествова- нии для попутных замечаний, вместо того чтобы затруднить чтение эти трудности, действительно, возникают , таинственным образом создает то именно чарующее впечатление, которое характерно для Вашего пове- ствования.
